Когда-то мир не был враждебным. Вечно голодным, больным, страшным — но не враждебным. Олик знал, что звери редко дерутся между собой, предпочитая взаимное запугивание. Вздымают загривки, обнажают зубы, рычат и шипят, но не бросаются друг на друга. Звери достаточно разумны, чтобы не тратить силы попусту и не подвергать себя опасности лишний раз. Они никогда не сыты до конца, никогда не отдыхают вдоволь и до ужаса боятся смерти. Олик привык, что все в равной степени несчастны, и пресыщенность, отчаяние и безумие вносили сумятицу своей непредсказуемостью. До прихода в стаю Олик жил, как велело чутье, и это было легко. Во времена странствий мать старалась уйти незамеченной, почуяв домашних собак или завидев бешеного волка, и он слепо повторял за ней, не думая о причинах. Просто поступал верно, повинуясь инстинкту выживания. Волчье племя казалось сумасбродным, откровенно бесилось с жиру и ежечасно грызлось меж собой. Волчонок, отлученный от сородичей, не мог считаться полноценным волком, но пока он принимал это за добродетель.
Олик не хотел походить на мать — трусливую, затравленную, жалкую, — но отродясь только ее видел в примере и бессознательно подражал ей. Подспудно он считал других волков угрозой, презирал сытые оскалы, чурался игрищ.
И все же не покидал волчьих владений. Новый дом окружало безбрежное море зла: внизу ждали беснующиеся собаки, сорвавшиеся с цепей, изъязвленная людьми земля и, по слухам, нечто ужасное, произошедшее не от мира сего. Патовая ситуация, в которую его загнала мать.

Отношение к нему изменялось не в лучшую сторону. Он взрослел и, желая того или нет, должен был найти свою нишу. Краем глаза — потому что нельзя смотреть на них в упор, — Олик примечал отщепенцев, что таились в тени и выходили к трапезе последними, поджавши хвост. Травля заставляла некоторых из них уходить из стаи, и они, полубезумные, скитались где-то на перифериях миров, или при благоприятном исходе быстро погибали от рук человека. Волчонок не сочувствовал омегам и самолично не ухудшал их положение, только держал безопасную дистанцию, отгоняя их коротким рычанием, точно прокаженных.

В конце концов нужно только урвать кусок. Он никогда не брал много и едва ли наедался досыта. Объедки или, если измараться, склизкие обглоданные кости. Предвестники спуска на дно.
Сегодня голод пересилил страх, волчонок шел вниз по течению горной реки, высматривая рыбу, по счастливой случайности выброшенную на берег. Путь приведет к деревне, ведь люди всегда селятся вдоль водоемов, и Олик повернет назад, едва верхушки уродливых домов покажутся вдали.
Там совершенно другая жизнь.
Все больше волков возвращались с границ со следами от собачьих зубов, а зловонный псиный дух разносился на мили окрест. Свора за милую душу растерзает заблудшего волчонка. Всегда неподалеку вьются собаки, сопровождающие людей, любящих позабавиться рыбалкой.
Они затравят меня своими монстрами и будут хохотать.

Когда-то давно ему довелось наблюдать за охотой медведя. Зверь входил в реку у порогов, открывал пасть и хватал жирных лососей, для которых настал сезон помешательства. Сейчас до нереста далеко, но волчонок мог бы попробовать зажать рыбу меж камней, а затем вытащить зубами — глубина не столь велика, раз виднелось дно, пусть и смутно. Олик прополз по стволу поваленного дерева, старого, но еще крепкого, остановился над серединой реки и вгляделся в бурный поток. Течение быстро отнесет его на острые скалы, о которые он размозжит голову, однако Олик будет осторожен, как и всегда. Не прошло и мгновения в жизни, чтобы он не был натянут как струна.
Целыми лесами сплавляют бревна... Подтачивают их, как бобры, только шумно, и отправляют вниз, но что потом? Строят платины?..
Олик уверен, что до последнего крепко цеплялся когтями за замшелую кору, не переставал ощущать под собой твердую опору. Погрузившись в воду, волчонок не сопротивлялся течению, оно несло его дальше, как бревно, и череп треснет, как сухая древесина.